Филип Зимбардо — американский социальный психолог, организатор знаменитого Стэнфордского тюремного эксперимента (СТЭ). В ходе него он поделил добровольцев на охранников и заключённых и поместил их в импровизированную тюрьму. Команда исследователей наблюдала за поведением людей под давлением созданных обстоятельств.
Эксперимент не продлился и недели, хотя заявленная продолжительность составляла 14 дней. Очень скоро импровизированная тюрьма стала настоящим адом для тех, кто исполнял роли заключённых. «Охранники» лишали их еды и сна, подвергали телесным наказаниям и унижали. У многих участников начались реальные проблемы со здоровьем. Через шесть дней СТЭ был прекращён. Зимбардо нашёл в себе силы написать книгу об эксперименте — «Эффект Люцифера» — лишь 30 лет спустя. Лайфхакер публикует отрывок из десятой главы этой книги.
Почему ситуация имеет значение
В определённой социальной среде, где действуют мощные силы, человеческая природа иногда подвергается трансформациям, столь же кардинальным, как в замечательной истории Роберта Льюиса Стивенсона о докторе Джекиле и мистере Хайде. Интерес к СТЭ сохраняется уже несколько десятилетий, по-моему, именно из-за того, что этот эксперимент продемонстрировал потрясающие «трансформации характера» под влиянием ситуационных сил — хорошие люди внезапно превратились в исчадия ада в роли охранников или же в патологически пассивных жертв в роли заключённых.
Хороших людей можно соблазнить, подтолкнуть или заставить творить зло.
Ещё их можно вынудить к иррациональным, глупым, саморазрушительным, антисоциальным и бессмысленным действиям, особенно в «тотальной ситуации», влияние которой на человеческую природу противоречит ощущению стабильности и целостности нашей личности, нашего характера, наших этических принципов.
Нам хочется верить в глубинную, неизменную добродетельность людей, в их способность сопротивляться внешнему давлению, рационально оценивать и отклонять искушения ситуации. Мы наделяем человеческую природу богоподобными качествами, твёрдой нравственностью и могучим интеллектом, которые делают нас справедливыми и мудрыми. Мы упрощаем сложность человеческого опыта, воздвигая непроницаемую стену между Добром и Злом, и эта стена кажется непреодолимой. С одной стороны этой стены — мы, наши чада и домочадцы; с другой — они, их исчадия и челядинцы. Как ни парадоксально, создавая миф о собственной неуязвимости для ситуационных сил, мы становимся еще более уязвимыми, поскольку теряем бдительность.
СТЭ, наряду со многими другими исследованиями в сфере социальных наук (о них говорится в главах 12 и 13), раскрывает нам секреты, о которых мы не хотим знать: почти каждый из нас может пережить трансформацию характера, оказавшись во власти мощных социальных сил. Наше собственное поведение, как мы его себе представляем, может не иметь ничего общего с тем, кем мы способны стать и что способны совершить, попав в сети ситуации. СТЭ — боевой клич, призывающий отказаться от упрощённых представлений о том, что хорошие люди сильнее плохих ситуаций. Мы способны избежать, предотвратить, противостоять и изменить негативное влияние таких ситуаций только в том случае, если признаем их потенциальную способность «заражать» нас точно так же, как и других людей, оказавшихся в такой же ситуации. Так что каждому из нас полезно помнить о словах древнеримского комедиографа Теренция: «Ничто человеческое мне не чуждо».
Нам постоянно должны напоминать об этом поведенческие трансформации охранников нацистских концлагерей и членов деструктивных сект, например Храма народов Джима Джонса и японской секты «Аум Синрикё». Геноцид и ужасающие злодеяния, творившиеся в Боснии, Косове, Руанде, Бурунди, а совсем недавно — в суданской провинции Дарфур, тоже ясно свидетельствуют, что под давлением социальных сил, абстрактных идеологий завоевания и национальной безопасности человек легко отказывается от человечности и сострадания.
Под влиянием дурных обстоятельств каждый из нас мог бы совершить самый ужасный поступок, когда-либо совершённый человеком.
Понимание этого не оправдывает зло; оно, так сказать, «демократизирует» его, возлагает вину на обычных людей, не считая злодеяния исключительной прерогативой извращенцев и деспотов — их, но не нас.
Главный урок Стэнфордского тюремного эксперимента очень прост: ситуация имеет значение. Социальные ситуации зачастую оказывают более мощное влияние на поведение и мышление отдельных людей, групп и даже лидеров нации, чем мы привыкли считать. Некоторые ситуации оказывают на нас столь сильное влияние, что мы начинаем вести себя так, как раньше и вообразить себе не могли.
Власть ситуации сильнее всего проявляется в новой обстановке, в которой мы не можем опираться на предыдущий опыт и знакомые модели поведения. В таких ситуациях обычные системы вознаграждения (reward structures) не действуют и ожидания не оправдываются. В таких обстоятельствах личностные переменные не имеют прогнозной ценности, ведь они зависят от оценки предполагаемых действий в будущем, оценки, основанной на привычных реакциях в уже знакомых ситуациях, но не в новой ситуации, к примеру в незнакомой роли охранника или заключённого.
<…>
Правила создают реальность
Ситуационные силы, действовавшие в СТЭ, объединяли в себе множество факторов; ни один из них не был слишком важным сам по себе, но их сочетание оказалось весьма мощным. Одним из ключевых факторов были правила. Правила — это формальный, упрощённый способ управлять неформальным и сложным поведением. Они являются внешним регулятором, помогая соблюдать нормы поведения, показывают, что необходимо, приемлемо и вознаграждается, а что недопустимо и поэтому наказуемо. Со временем правила начинают жить собственной жизнью и поддерживают официальную власть даже тогда, когда они уже не нужны, слишком неопределённы или меняются по прихоти своих создателей.
Ссылаясь на «правила», наши охранники могли оправдать практически любые злоупотребления по отношению к заключённым.
Вспомним, например, какие муки пришлось вынести нашим узникам, запоминая набор из семнадцати случайных правил, придуманных охранниками и начальником тюрьмы. Вспомним также, как охранники злоупотребляли правилом № 2 (гласящим, что есть можно только во время приёма пищи), чтобы наказать Клея-416, отказавшегося съесть вывалянные в грязи сосиски.
Некоторые правила необходимы для эффективной координации социального поведения — например, когда аудитория слушает выступление оратора, водители останавливаются на красный свет и никто не пытается пройти без очереди. Но многие правила лишь защищают власть тех, кто их создаёт или следит за их соблюдением. И конечно же, всегда, как и в нашем эксперименте, имеется последнее правило, которое грозит наказанием за нарушение других правил. Поэтому должны быть какие-то силы или агенты, которые хотят и могут осуществлять такое наказание — в идеале на глазах у других людей, чтобы удержать их от нарушений правил. У комика Ленни Брюса была забавная интермедия, описывающая, как постепенно возникают правила о том, кто может, а кто не может бросать дерьмо за забор на территорию соседа. Он описывает создание особой полиции, которая следит за соблюдением правила «никакого дерьма у меня во дворе». Правила, а также те, кто следит за их соблюдением, всегда являются важными элементами власти ситуации. Но именно Система создаёт полицию и тюрьмы для тех, кто наказан за нарушение правил.
Роли создают реальность
Охранник ХеллманКак только ты надеваешь форму и получаешь эту роль, эту работу, когда вам говорят, что «ваша работа — контролировать этих людей», ты уже не тот человек, которым был в обычной одежде и в другой роли. Ты действительно становишься охранником, как только надеваешь форму цвета хаки и тёмные очки, берёшь в руки полицейскую дубинку и выходишь на сцену. Это твой костюм, и если ты его надел, то тебе придётся вести себя соответственно.
Когда актёр играет роль вымышленного героя, ему часто приходится вести себя вопреки своей личной идентичности. Он учится говорить, ходить, есть, даже думать и чувствовать так, как требует роль, которую он играет. Профессиональная подготовка позволяет ему не путать своего героя с самим собой, играя роль, которая резко отличается от его истинного характера, он может на время отказаться от собственной личности. Но иногда даже у опытного профессионала эта граница размывается и он продолжает играть роль даже после того, как опустился занавес или погас красный огонёк кинокамеры. Актёр оказывается поглощён ролью, которая начинает управлять его обычной жизнью. Зрители уже не важны, потому что роль поглотила личность актёра.
Поразительный пример того, как роль становится «слишком реальной», можно было увидеть в британском телешоу «Усадьба эдвардианской эпохи» (The Edwardian Country House). В этом драматичном «реалити-шоу» 19 человек, отобранных примерно из 8 000 кандидатов, играли роли британских слуг, работающих в роскошной усадьбе. Участник программы, которому досталась роль главного дворецкого, отвечающего за персонал, должен был следовать жёстким иерархическим стандартам поведения того времени (начала ХХ века). Его «испугала» та лёгкость, с которой он превратился во властного хозяина. Этот шестидесятипятилетний архитектор не ожидал, что так быстро войдёт в роль и будет наслаждаться неограниченной властью над слугами: «Я вдруг понял, что мне ничего не нужно говорить. Мне достаточно было пошевелить пальцем, и они замолкали. Это испугало меня, очень испугало». Молодая женщина, игравшая роль горничной, в реальной жизни — менеджер туристической компании, начала чувствовать себя невидимкой. По её словам, она и другие участники шоу быстро приспособились к роли подчинённых: «Я была удивлена, а потом и испугана тем, как легко мы все начали подчиняться. Мы очень быстро поняли, что спорить нельзя, и стали слушаться».
Как правило, роли связаны с определёнными ситуациями, работой или функциями — например, можно быть преподавателем, швейцаром, таксистом, министром, социальным работником или порноактёром.
Мы играем разные роли в разных ситуациях — дома, в школе, в церкви, на фабрике или на сцене.
Обычно мы выходим из роли, когда возвращаемся к «нормальной» жизни в другой обстановке. Но некоторые роли коварны, это не просто «сценарии», которым мы следуем лишь время от времени; они могут превратиться в нашу суть и проявляться
почти всё время. Мы интернализируем их, даже если сначала считали искусственными, временными и ситуационными. Мы действительно превращаемся в отца, мать, сына, дочь, соседа, босса, сотрудника, помощника, целителя, шлюху, солдата, нищего, вора и так далее.
Ещё больше усложняет ситуацию то, что обычно нам приходится играть множество ролей и некоторые из них конфликтуют между собой, а некоторые не соответствуют нашим базовым ценностям и убеждениям. Как и в СТЭ, вначале это могут быть «просто роли», но неспособность отличить их от реальной личности может оказывать глубокое воздействие, особенно когда ролевое поведение вознаграждается. «Клоун» получает внимание класса, которое не может получить, проявляя талант в какой-то другой области, но со временем никто уже не воспринимает его всерьёз. Даже застенчивость может быть ролью: сначала она помогает избегать нежелательных социальных контактов и неловкости в тех или иных ситуациях, но если человек играет её слишком часто, то действительно становится застенчивым.
Роль может заставить нас не только испытывать смущение, но и делать совершенно ужасные вещи — если мы потеряли бдительность и роль начала жить своей жизнью, создавая жёсткие правила, предписывающие, что позволено, ожидаемо и подкрепляется в данном контексте. Такие жёсткие роли отключают этику и ценности, управляющие нами, когда мы действуем «как обычно». Защитный механизм раздельного мышленияРаздельное мышление (compartmentalization) — совладание с ситуацией путём разгораживания сознаваемых убеждений, противоположных по содержанию. Такое лицемерие часто рационализируется, то есть объясняется неким приемлемым образом, но в его основе лежит диссоциация содержаний. — Прим. пер. помогает мысленно помещать противоречивые аспекты разных убеждений и разного опыта в отдельные «отсеки» сознания. Это препятствует их осознанию или диалогу между ними. Поэтому хороший муж может запросто изменять жене, добродетельный священник оказывается гомосексуалистом, а добросердечный фермер — безжалостным рабовладельцем.
Необходимо осознавать, что роль способна искажать наш взгляд на мир — к худшему или к лучшему, например когда роль учителя или медсестры заставляет жертвовать собой ради блага учеников или пациентов.
<…>
Когнитивный диссонанс и рационализация злодеяний
Интересным следствием ситуации, в которой нам приходится играть роль, противоречащую нашим личным убеждениям, является когнитивный диссонанс. Когда наше поведение противоречит нашим убеждениям, когда наши действия не совпадают с нашими ценностями, возникают условия для когнитивного диссонанса. Когнитивный диссонанс — это состояние напряжения, которое может стать мощным мотивирующим фактором для изменений либо нашего поведения в обществе, либо наших убеждений в попытках избавиться от диссонанса. Люди готовы пойти на многое, чтобы привести противоречащие друг другу убеждения и поведение к некой функциональной целостности. Чем больше диссонанс, тем сильнее стремление достичь целостности и тем более сильных изменений можно ожидать. Когнитивный диссонанс не возникает, если мы нанесли кому-то вред, имея для этого серьёзные основания — например, если существовала угроза нашей жизни; мы солдаты, и это наша работа; мы выполняли приказ влиятельного авторитета; нам предложили солидное вознаграждение за действия, которые противоречат нашим убеждениям.
Как и следовало ожидать, когнитивный диссонанс тем больше, чем менее убедительны обоснования «плохого» поведения, например когда за отвратительные действия слишком мало платят, когда нам ничего не угрожает или обоснования таких действий недостаточны или неадекватны. Диссонанс возрастает, растёт и стремление уменьшить его, если человеку кажется, что он действует по собственной доброй воле, или же он не замечает либо не осознаёт давления ситуации, побуждающей поступать вопреки убеждениям. Когда такие действия происходят на глазах у других людей, их уже невозможно отрицать или исправить. Поэтому изменениям подвергаются самые «мягкие» элементы диссонанса, его внутренние аспекты — ценности, установки, убеждения и даже восприятие. Это подтверждают многочисленные исследования.
Каким образом когнитивный диссонанс мог быть причиной изменений, которые мы наблюдали в характерах охранников во время СТЭ? Они совершенно добровольно работали во время долгих, трудных смен за небольшие деньги — меньше 2 долларов в час. Им почти не объяснили, как играть новую и сложную роль. Им нужно было исправно играть эту роль все восемь часов смены в течение нескольких дней и ночей — всякий раз, когда они надевали униформу, находились во дворе, в присутствии окружающих — заключённых, родителей или других посетителей. Им нужно было возвращаться к этой роли после шестнадцатичасового отдыха между дежурствами. Такой мощный источник диссонанса, вероятно, был главной причиной интернализации ролевого поведения в присутствии других людей и возникновения определённых когнитивных и эмоциональных реакций, которые со временем приводили ко всё более и более высокомерному и жестокому поведению.
Но это ещё не всё. Взяв на себя обязательство выполнять действия, противоречащие их личным убеждениям, охранники испытывали сильное желание придать им смысл, найти причины, по которым они поступают вопреки своим реальным убеждениям и нравственным принципам.
Разумных людей можно обманом вовлечь в иррациональные действия, создавая у них когнитивный диссонанс, который они не осознают.
Социальная психология предлагает достаточно доказательств, что в такой ситуации разумные люди способны на нелепые поступки, нормальные люди — на безумные вещи, высоконравственные люди — на безнравственность. А затем эти люди создают «хорошие» рациональные объяснения того, почему сделали нечто, чего не могут отрицать. Люди не так уж рациональны, они просто хорошо владеют искусством рационализации — то есть умеют объяснять расхождения между своими личными убеждениями и поведением, которое им противоречит. Это умение позволяет нам убедить себя и других в том, что наши решения основаны на рациональных соображениях. Мы не осознаём своего желания поддерживать внутреннюю целостность в условиях когнитивного диссонанса.
Влияние социального одобрения
Как правило, мы не осознаём ещё одной, более мощной силы, играющей на струнах нашего поведенческого репертуара: потребности в социальном одобрении. Потребность в принятии, любви и уважении — в том, чтобы чувствовать себя нормальным и адекватным, соответствовать ожиданиям, — эта потребность так сильна, что мы готовы принять даже самые дурацкие и диковинные способы поведения, которые незнакомые нам люди считают правильными. Мы смеёмся над эпизодами телевизионного шоу «Скрытая камера», демонстрирующими эту истину, но при этом редко замечаем ситуации, когда становимся «звёздами» подобного шоу в своей собственной жизни.
В дополнение к когнитивному диссонансу на наших охранников оказывал влияние и конформизм. Групповое давление со стороны других охранников вынуждало их быть «командными игроками», подчиняться новым нормам, требующим дегуманизации заключённых самыми разными способами. Хороший охранник стал «отверженным» и молча страдал, находясь вне круга социального вознаграждения со стороны других охранников своей смены. А самый жестокий охранник каждой смены становился объектом подражания, по крайней мере для ещё одного охранника той же смены.